Дмитрий Каварга не любит комментировать свое искусство, убежденный, что оно должно говорить само за себя. У нас была исключительная возможность побеседовать с ним, углубившись в философские диатрибы по биоморфному искусству, в которых миметический элемент часто сводится к минимуму – концентрируясь непосредственно на вопросах создания формы и концепции.

Вы начинали как художник-живописец. Что заставило вас обратиться к скульптуре?

Занимаясь живописью, мы находимся на условной территории плоскости холста. Да, внутри него весь мир и не один, там вся жизнь во всех её возможных проявлениях. Но каждый раз, это рама и холст, к которому нужно совершать очередной подход, надеть на органы восприятия некий прибор, типа очков дополненной реальности. Скульптуры же сами приходят в мир наших тел. Они сущности, шагнувшие прямо сюда, к нам, поселившиеся здесь, меняющие собой это здесь. Полуосознанно я всегда ощущал эту разницу, и мне хотелось наполнить этот «реальный» мир объёмными образами. Впрочем, за плоскость холста я тоже путешествую, проход туда всё ещё открыт для меня..

Вы мало говорите о себе, но в одном из интервью вы назвали себя «биоморфным радикалом». Можете рассказать подробнее, что это означает?

Биоморфный радикал, это придуманный способ говорить о моей художественной практике. Я делаю осознанные усилия по растворению своей социальной составляющей. Моё «я» всё больше сливается с самими работами, превращается в биологический инструмент, становится самим его временем. С содержащимся внутри биологической оболочки сознанием что-то происходит, оно постепенно трансформируется и наблюдение за этой трансформацией можно назвать смыслом творчества и жизни вообще..

Известно, что вы занимаетесь исследованиями в области биологии, физики, космоса и технологий. Расскажите о своих источниках вдохновения!

Едва ли это можно назвать исследованиями, скорее случайные и очень поверхностные касания. Моё мышление нельзя назвать структурным, всё технологическое математическое и научное, остаётся для меня чем-то будоражащим воображение, но к пониманию практически недостижимым. Вот это предощущение непознанного вызывает трепет и предчувствие новизны, идеальное состояние для создания новых работ.

Многие ваши работы созданы в сотрудничестве с учеными, программистами, инженерами. Легко ли работать с представителями этих профессий?

Действительно, взаимодействие с другими людьми мне даётся нелегко и особенно нелегко сотрудничать с профессионалами технологических профессий. У художника нет регалий и учёных степеней, а только ощущение зыбкости происходящего, некая особая неуверенность… С одним из робототехников я познакомился десять лет назад и три года ушло только на то, чтобы он начал воспринимать меня всерьёз. Все эти разговоры о современном искусстве, его смыслах и практиках за бездонной бутылкой вина постепенно растворили недоверие и саркастические ухмылки. Лишь после этого мы стали общаться почти на равных, как коллеги.

В ваших работах явно прослеживается интерес к форме. Насколько важна для вас форма, или все же идея работы, ее послание играет более значимую роль?

Всё, о чём мы способны подумать и что способны воспринять, так или иначе соткано из двух элементов – некоей абстрактной хаотичной сути, воспринимаемой нами интуитивным образом и рациональной структурности, объясняющей и трансформирующей эту суть в понятное и явное. Если удалить одно и оставить другое, то мы сможем либо созерцать абстрактные протуберанцы происходящего либо погрузимся в дурную бесконечность своих рассудочных игр. В любом из вариантов мы перестанем быть людьми в привычном смысле. Так же и в творчестве, идеи переплетены с пластическими воплощениями. Можно экспериментировать с процентным количеством двух этих компонентов в той или иной работе, но шагнуть только в один и захлопнуть дверь изнутри невозможно. Пожалуй, самое интересное происходит где-то на грани. Абстрактные формообразования зачастую оборачиваются в совершенно конкретные и чёткие идеи, которые становится возможным описать словами. И наоборот, философский текст можно трансформировать в движущуюся антропоморфную скульптуру. Важно настроить творческое внимание на эти превращения и потихоньку приоткрываются довольно волнительные озарения.

За последние годы вы создали много крупноформатных работ. Что подтолкнуло вас перейти на большие формы в скульптуре?

Ещё в юности я сформулировал свою мечту – уйти в живопись и не вернуться… Это была метафора, но сейчас она кажется мне вполне достижимой в скульптуре. Когда моё тело месяцами трудится внутри большой формы или обвешанное шлангами сложных аппаратов мечется меж полимерных гигантов, то я уже не знаю кто я… «Я» теряется где-то в их складках, перестаёт быть столь навязчиводеспотичным.

Как создаются большие работы? Делаете ли вы сначала эскизы и затем воплощаете идеи в материале?

Как правило, эскизы для больших работ необходимы для обсуждения замысла с условным «заказчиком». Будь то галерейный проект или внедрение в общественное пространство. Реже помимо эскизов я делаю макет. Это упрощает работу, уменьшая риски провала, но привносит элемент рутинности, поскольку многое уже решено и остаётся лишь воплотить. Всё же мне нравится работать без эскиза вообще, тогда каждое принятое решение внутри процесса является чрезвычайно важным, а результат остаётся непредсказуемым. Так, свой собственный дом я делаю принципиально без эскиза. Это гигантская саморазрастающаяся скульптурная материя. Она живая и у меня есть шанс свернуть в любую сторону каждую минуту, слиться с процессом и дать возможность развивающейся скульптуре повлиять на мои решения.

Ваши работы всегда были классически монохромными, но в последние годы в них все чаще появляются яркие неоновые цвета. Чем обусловлена смена тональности?

Цвет, это особое психологическое пространство, чистая визуальная энергия. Если нанести цвет на форму, они начинают сражаться друг с другом, происходит странная «химическая» реакция, зачастую токсичная и разъедающая оба начала. Только сейчас я приступаю к этим рискованным экспериментам….

Сложно ли работать с полимером? Как вы охарактеризовали бы этот и другие синтетические материалы?

Дело в том, что полимеров неисчислимое множество и все они очень разные. В одной работе может быть задействовано пять – семь видов. Работа с каждым требует освоения специфического оборудования. 3D-принтеры различных модификаций, которых у меня сейчас три, аппарат высокого давления для напыления пенополиуретана горячего отверждения, который сожрал месяцы внимания и времени на освоение, масса всевозможных горелок и газовых смесей для листовых пластиков, приборы и технологии для литьевых смол и композитов, всего не перечислить. Это постоянно обновляющаяся стихия, с которой интересно работать и возможно сделать абсолютно всё.

В коллекции банка находится ваша работа из серии «Биоструктуры». Как создавалась эта серия и сколько работ она насчитывает в общей сложности?

Это древняя серия, берущая своё начало из большого рельефа 300х600см под названием «диффундирование формообразований», работа над которым велась еще в 2005 году. Именно от того рельефа отделились и «вылетели» мои первые скульптуры рассредоточившись по всему выставочному пространству. Их было много, большие и совсем крошечные, частично увязшие в рельефе и имеющие своё нарисованное продолжение в нём. Затем эта серия избавилась от породившей их рельефной основы и путешествовала уже как целостный скульптурный проект. Скульптуры были подвешены на стальных крюках, крепящихся к потолку цепями и напоминали диковинные биологические артефакты, добытые из глубин человеческого сознания. И уже ещё позднее некоторые из них были раздроблены и переработаны в новые обьекты. Один из них, пройдя цикл перерождений, как раз и оказался в коллекции вашего банка.

Расскажите о проектах, которые вы планируете реализовать в ближайшее время!

Если я расскажу, то частично эти проекты уже воплотятся в словах. Потом им будет не хватать этих фрагментов, так что пусть вызревают, не хочу их беспокоить.